ТОЛСТОЙ-АМЕРИКАНЕЦ: «На свете нравственном загадка...»
Ведь это какая отчаянная башка, надо знать! Картежник, дуэлист, соблазнитель; но — гусар душа, уж истинно душа!
Лев Толстой «Два гусара»
Остается только сожалеть, что этот человек не оставил после себя автобиографии — занятный получился бы роман! Но не беда. Не написал он сам, зато другие сполна восполнили этот пробел. И еще как! Бесшабашный гусар Долохов в «Войне и мире», лихой Турбин в «Двух гусарах», «Зарецкий, некогда буян, картежной шайки атаман» — список литературных персонажей, прообразом которых он стал, можно продолжать еще долго. И не только литераторы оценили эту неординарную фигуру. Любой человек при первом же знакомстве невольно попадал под обаяние его сильной натуры. К нему относились по-разному: хвалили и хулили, любили и ненавидели, спорили и соглашались, но равнодушных не было. Необычным в этом человеке было все: поступки, характер, внешность, и даже имя — Федор Толстой-Американец...
Откуда «Толстой» понятно — принадлежность к большому и славному роду Толстых (кстати, Лев Николаевич — его двоюродный племянник) ко многому обязывает. Но почему вдруг «Американец»?
Как попал Толстой на борт судна, совершавшего кругосветное плавание под предводительством Ивана Крузенштерна, остается загадкой. Скорее всего, скрывался от наказания после очередной своей проделки. Родные, оправляя Федора в столь серьезное плавание, рассчитывали образумить его. Не тут-то было! Я не знаю, что нужно было совершить, чтобы вывести из себя всегда спокойного и терпеливого Крузенштерна, но вот Толстой, похоже, знал. Последней каплей, переполнившей чашу терпения капитана и команды, стала огромная обезьяна, которую он прихватил на корабль на каком-то тропическом острове. Запертая Толстым в капитанской каюте, она в считанные минуты превратила всю судовую документацию в жалкие клочки. Итог простой — его высадили на один из островов вблизи американского побережья. С обезьяной или нет — история умалчивает.
Через несколько месяцев скитаний Толстой объявился в столице, с ног до головы покрытый татуировкой, и с гордостью рассказывал всем, что алеуты предлагали ему стать их предводителем. С той поры прозвище «Американец» закрепилось за ним навсегда...
Что в этой истории правда, а что досочинил сам Толстой — теперь не разберешь, но и спустя десятилетия туземцы на Алеутских островах будут рассказывать русским путешественникам легенды про необычного пришельца, по описанию поразительно похожего на Федора Толстого.
В высшем свете Петербурга и Москвы его знали и побаивались: задира, бретер, отчаянный храбрец, не упускавший случая осадить любого нахала, и к тому же великолепно владевший всеми видами оружия. Помните Сильвио в пушкинском «Выстреле»? «Бывало, увидит муху и кричит: Кузька, пистолет! Кузька и несет ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену!» Сильвио — это Толстой-Американец. Александру Сергеевичу самому чуть было не довелось встать с ним к барьеру...
Однажды меж ними вышла ссора: Пушкин написал колкую эпиграмму, Толстой не остался в долгу и ответил. В воздухе запахло дуэлью. К всеобщей радости, она не состоялась — Пушкин был в ту пору сослан и приехать в Москву не мог, Толстого же, как всегда, «черт носил» неведомо где. Позже они помирились, и, более того, именно Американцу Александр Сергеевич доверил весьма деликатное дело — сватовсто к Наталии Николаевне Гончаровой.
Окончательно прославил его другой Александр Сергеевич — Грибоедов:
А голова, какой в России нету, — Не надо называть, узнаешь по портрету: Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом И крепко на руку нечист...
Вы думаете Толстой обиделся на эти строки «Горя от ума»? Ничуть. Напротив, они стали для него вместо визитной карточки. Разве что при личной встрече с Грибоедовым он попросил заменить последнюю строчку — «чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола». В карточной игре—тут уж ничего не поделаешь — Американец любил, как он выражался, «исправлять ошибки фортуны».
После всего вышесказанного остается только гадать, как такой во всех отношениях отрицательный тип мог быть другом Пушкина, Грибоедова, Вяземского, Давыдова, Батюшкова и других весьма разборчивых в знакомствах людей.
Секрет прост. Они знали и другого Американца: прекрасно образованного человека, свободно говорящего на нескольких языках, до тонкостей разбирающегося в литературе, философии, искусстве. Они ценили в нем щедрого и благородного друга, готового в трудную минуту отдать последнее. Они помнили, как, перед тем разжалованный и уволенный со службы за дуэль, в 1812 году Толстой-Американец рядовым добровольцем пришел в действующую армию. Своей храбростью в день Бородинского сражения он не только вернул себе все чины и звания, но и заслужил Георгия 4-й степени. А эту награду просто так не давали.
Сам того, наверно, не ведая, Толстой-Американец для многих своих современников стал испытанием, проверкой на подлинность их душевных качеств. Своим непредсказуемым, нестандартным поведением он ставил своеобразный барьер ханжеству, лицемерию, серости. О нем вспоминали «как о необыкновенном явлении даже в тогдашнее время, когда люди жили не по календарю, говорили не под диктовку и ходили не по стрункам, т. е. когда какая-то рыцарская необузданность подчиняла себе этикет и образованность». И когда многие разбегались, напуганные его неуемным характером, рядом оставались те, кому чужды были мелочность и малодушие.
Как-то раз, будучи молодым человеком, Толстой пересекал немецкую границу. На вопрос чиновника: «Ваше звание?», он ответил: «Весельчак». Таким вот неунывающим балагуром он оставался до самой старости. Молодое поколение, глядя на седеющего Американца, с завистью провожало эпоху, способную являть на свет подобных людей. Сквозь все недостатки, свойственные Толстому, проступал человек, которому гораздо ближе были слова «честь», «долг», «достоинство», нежели «благоразумие» и «расчет». С таким отношением к жизни трудно было расчитывать на покой и благополучие. Авантюрист по своей природе, Толстой и не искал покоя, а щедро учил каждого желающего искусству с азартом встречать любую жизненную преграду.
