Аркаим… Материал об этом загадочном древнем городе, существовавшем на территории Южного Урала во II тысячелетии до н.э., появился в предыдущем номере нашего журнала. В нем рассказывалось об истории открытия этого уникального поселения, части целой «Страны городов», относящейся к культуре индоевропейцев. Однако эта находка выходит далеко за рамки истории или археологии…
Изучение образа жизни наших далеких предков, по мысли директора музея-заповедника Г.Б. Здановича, позволяет перекинуть мост между двумя культурами — древней и современной, восстановить связь времен, нашу историческую и духовную память. Потерять память для человека — значит перестать существовать, утратить путь, направление движения. Аркаим дает пример иных ценностей, иных целей, чем те, которым служит наш современный мир: не ради наращивания экономических потенциалов, а ради гармонии с природой жили наши предки.
В июле-августе 2001 г. в Аркаим отправилась экспедиция «Нового Акрополя». Мы убедились в том, что слова о важности этого памятника для нас, живущих четыре тысячи лет спустя, — не рекламный трюк или пустая выдумка. Сегодня, продолжая тему Аркаима, мы отдаем наши страницы не описанию увиденного — мы вновь предоставляем слово Г.Б. Здановичу, его поискам, тревогам и мечтам. Наши вечерние разговоры с Геннадием Борисовичем у костра еще раз подтвердили: то, что волнует этого человека, должно вновь и вновь звучать. Это важно для всех нас. Речь идет о том, чтобы сделать археологические находки достоянием нашего и будущих поколений, но при этом не прятать их за семью замками, не зарывать в землю, а сделать доступными, открытыми для всех интересующихся ими.
Геннадий Борисович, здесь, в этой бескрайней степи, очень остро ощущаешь, что Аркаим лишь немного приоткрыл свои сокровища. Это место, где земля еще хранит огромный пласт знаний. Скорее, это не музей, а лаборатория для работы ученых…
Раньше я много лет считал, что археология никому не нужна, что мы, археологи, как будто работаем на прошлое. А сейчас у меня ощущение, что археологи работают на будущее. Потому что обращение к прошлому позволяет увидеть, как же разрозненные грани культуры соединялись испокон веков. Сегодня я уверен, что только тот, кто преодолеет междисциплинарные барьеры, способен принести маленькое-маленькое «новое». Слово «наука» — это уже другое слово.
Я все чаще прихожу к убеждению, что можно работать только на стыке дисциплин. Ведь сейчас разделяется все: букашки, таракашки, ботаника, звезды — все. Понимаете? Человек сегодня ничего не знает, знает только специалист. Но и специалист сегодня знает только свою область. Наука вообще отделена от человека. Для энергетиков — атомная энергетика, для археологов — археология. Да, это был необходимый этап разделения. Но такая наука, работающая сама для себя, исчерпала свои возможности. Нужна другая наука. Нужны грандиозные умы, которые бы объединили все те знания, которые сейчас накоплены.
Сейчас здесь создан заповедник, большая территория охраняется. И тем не менее, Вы считаете именно вопрос сохранения чрезвычайно острым — как для самого Аркаима, так и для «Страны городов».
Раньше в археологии как было? Вам достаточно вскрыть лишь один фрагмент какого-то комплекса, и вы по одному дому, например, по одной усадьбе можете говорить в целом о поселении. Аркаим — это принципиально другое явление. Раскопать одно жилище — это вообще ничего не понять, раскопать участок стены — ничего не узнать. Здесь все увязано между собой. Хотя кажется, что все симметрично, стандартно. Но в этом стандарте — все оригинально. То же самое относится ко всей «Стране городов». Здесь нельзя изучать один памятник, не изучая второй. И в этом —вся грандиозность археологической работы в Аркаиме: она рассчитана на десятилетия и десятилетия, на целый ряд поколений. Не на нас. Поэтому наша функция — чуть-чуть что-то сделать, но основное — сохранить. Раскопки и охрана. Сохранить эти памятники, чтобы вокруг них была жизнь, объяснить людям, что это нужно.
Существует ли искушение закрыть эти места от посещения туристов?
Раньше у археологов была принципиальная позиция (кстати, у многих она остается до сих пор) — не давать информацию о памятниках местному населению. Мы копаем иногда месяц, иногда неделю, и если деревня рядом, мы старались людям ничего не показывать. Или, например, до сих пор на картах пещеры рисуют так, что на 50 км не совпадает, чтобы их не нашли. «Придут с лопатами и все раскурочат!» — это основная мысль советской археологии на протяжении многих десятилетий. И она мучает многих археологов до сих пор.
Но здесь перед нами встала проблема. Ведь что такое степная зона? Это активная зона хозяйственной деятельности, освоение целины... Масса памятников гибнет на глазах. И для меня стало понятно, что ничего прятать нельзя, это бесполезно. Значит, нужна открытая позиция. Напрямую сказать, где и какой памятник находится. С одной стороны, это очень опасно, потому что при нашем менталитете разрушения у людей есть желание схватить все и из этой земли выкопать. Но, с другой стороны, это единственная возможность, как мне кажется, воспитать уважение к археологическим памятникам, к нашим корням, воспитать человека.
Да, через Аркаим мы охраняем всю эту территорию. Вот здесь у нас 3500 га — это базовый музей-заповедник. И еще у нас 1000 га разбросано: памятник, и вокруг него территория — где 100, где 25 га отведено.
На протяжении тысячелетий эти памятники были мертвыми, а мы превращаем их в живые. Обязательно нужно сказать каждому учителю, каждому школьнику, каждому человеку, кто проходит по этой степи! Чуть ли не лозунги повесить: «Остановись! Здесь стоянка бронзового века!».
Туризм — это показатель истории страны, ее культуры и интеллекта. А мы себя обворовываем. 99% туристических фирм в Челябинске работают на Запад. То же самое и в Москве. А ведь Россия — такая страна!
Аркаим уникален еще и тем, что здесь вы стараетесь сохранить или, скорее, восстановить чистоту природы. Природа и археология. И все же наверняка есть приоритеты. В чем они?
Мне кажется, что сегодня есть другая задача — научить человека жить в природе. И, как историк, думаю, что эта задача более благородная. Надо уметь все совмещать: охранять и научить жить человека в природной среде, хотя это очень сложно. Сам человек — это тоже природная среда, но сегодня любая теория, которая ставит человека выше всего, выше природы, — такая теория не годится. И поэтому наша задача — попытаться быть какой-то капелькой в этих экологических проблемах. Нам бы хотелось, чтобы основная идея «заповедника-музея» Аркаим звучала так: человек и природа, а не природа отдельно от человека.
Есть ли у человека такие силы, чтобы восстановить себя в природе, или у него нет таких сил? Аркаим — это то место, где человек учится одновременно и у природы, и у моделей жизни древнего человека. Сознательно или бессознательно. Мне все-таки кажется, что человек, в основном, живет поиском гармонии. Гармонии с природой.
Уже сейчас Аркаим — довольно посещаемое место. Кого-то влечет сюда мода или слухи об исцелениях, произошедших в этих краях, кого-то — красота степи, неосознанный зов. Рождается множество нелепых легенд и обычаев, которые по принципу снежного кома привлекают новых туристов.
Но есть и те, для кого Аркаим стал местом творчества, созидания новой гармонии. Это относится и к сотрудникам музея-заповедника, пытающимся найти золотую середину между, казалось бы, несовместимыми вещами — туризмом и научными исследованиями, и к художникам и скульпторам, нашедшим в этой уральской степи источник вдохновения.
Мы публикуем небольшое интервью со скульптором Борисом Кочаровским, уже не первый год работающим здесь и своим трудом возрождающим то, чему служил Аркаим четыре тысячи лет назад.
Борис, почему Вы работаете в Аркаиме?
Я не городской скульптор, я человек воздуха, простора. Здесь у меня есть возможность создать «сад скульптур», по принципу японского «сада камней», с музыкой пространства, с полетами, только камни будут скульптурами. Лет за 30 я его создам. И другая причина: я не люблю советскую архитектуру и не хочу в нее вписываться. А здесь я вписываюсь в небо, в холм…
Как на Вас влияет аркаимская культура?
Когда я договаривался о работе в Аркаиме с Г.Б. Здановичем, он интересовался, как я буду работать. Я ему предложил объединенное творчество: он каждый день будет мне читать лекции по археологии Аркаима, а я под впечатлением буду работать. Так и договорились.
Результат выразился в работе?
Результат — хочется работать. Работа есть и будет. Я не планирую: если хочешь насмешить Бога — поделись с ним своими планами. Он лучше знает, что надо. У Матисса в « Книге ответов» есть глава «Верю ли я в Бога». В ней он говорит: верю, когда работаю, когда подчиняюсь и смиряюсь, и чувствую, что кто-то правит моей рукой и помогает мне создавать невозможное. Вот сила веры.
Как можно найти эту веру?
Да просто внутри себя вырастить. Эта вера будет двигать тобой. Я очень люблю Египет, обожаю. Я долго мучился проблемой: почему Нефертити через тысячелетия поражает своей красотой. Я стал докапываться, почему у Тутмоса такая мощная работа и о чем он думал, когда делал свою Нефертити, какие проблемы перед ним стояли. Потом я спросил себя: «Что движет мной?» И был поражен. Перед Тутмосом стояли совсем другие проблемы. Работа предназначалась для гробницы, для захоронения, чтобы ни один человеческий глаз не увидел ее. Эта работа на языке скульптора — молитва, отчет перед богами. Какой же силы веру надо иметь, чтобы так работать! Вот этой веры нам и не хватает, поэтому и нет такой высоты.
В искусстве часто присутствует соревновательный мотив и нужно выбирать себе достойных соперников. Вот я себе выбрал Тутмоса и соревнуюсь с ним. Для меня Тутмос пример: не важно, в кого ты веришь, важно, с какой силой, с какой любовью и чистотой. Выбор веры — это личное дело каждого, главное — искренность, глубина и сила веры.
Считается, что любое произведение впитывает черты автора, который его делает.
Это немножко не так. Правильно говорят, что произведение — это портрет автора. Но в чем портрет? Художник, когда работает, обнажается. И насколько он чистый или грязный, видно в работе. Не каждый способен «обнажиться». Сначала очисти себя, создай свою высоту, а свое маленькое «я» замени на большое. В этом смысл.
Вы говорили, что сражаетесь с собой. А работа — это сражение?
Это сражение с материалом. Когда камень жесткий, сопротивляется — ты его уважаешь как мужчину, как соперника, идешь в бой. Прежде чем приступить к камню или к дереву, эти материалы нужно заслужить. Это наука: уметь отличать камень от камня. Можно и узнать камень, а творцом не стать. Поэтому каждый день открываешь новое и говоришь себе: я еще не работал, я только сейчас учусь. Как только ты решил, что ты маэстро, тут художник и умер. А навык? О нем даже думать не стоит, он сам придет, автоматически.
Как Вы выбираете дерево, породы дерева?
Даже не породы. Я работаю в дереве по принципу, по которому еще никто не работал. Традиционный прием работы в дереве такой: если есть трещина — надо заклеить, оформить, а потом работать. А я все трещины раскрываю, пока они не кончатся. Дерево надо избавить от всего лишнего, и тогда оно начинает дышать. Остается та часть, которая больше никогда не треснет, она мне и подсказывает, что с ней делать. Оказывается, трещины тоже идут по какому-то мощному гармоническому закону. А если дерево больное, там такая бывает красота заложена, как у перестрадавшего человека.
Делая скульптуру, думаете ли Вы о том, будет она нравиться или нет? И смогли бы Вы работать, как древние мастера в Египте, — зная, что твою работу никто не увидит?
Я так и делаю. Художник не должен идти на поводу у зрителя. Он должен вести его за собой. Это его профессия, его должность. Кто-то когда-то все равно увидит. Как ни прятали Нефертити, а ее откопали на свет Божий, и все любуются ею, чтобы душа очищалась, чтобы смотрел человек и радовался, чтоб в себя поверил.
Как Вы относитесь к утверждению, что гениальное произведение должно трогать и ребенка и быть ему понятным?
Совсем не обязательно. Как определить, что гениальное, что не гениальное? Это время определяет, и то оно иногда ошибается. А какую работу в искусстве можно назвать настоящей: в музыке ли, в живописи, в скульптуре? Ту, которая проверяется длительностью прослушивания, созерцания.… На хорошую вещь чем больше смотришь, тем больше смотреть хочется. А на плохую чем больше смотришь — тем меньше нравится или совсем не нравится.
Вы верите в Бога?
Бога надо иметь в душе, а не в храме. Молиться нужно так, чтобы никто не видел, чтобы это было только твое, сокровенное, тайное, святое.
У меня в гостях как-то были православный священник и физик. Физик задает священнику вопрос: «Вы действительно верите, что Христос был?» Священник отвечает: «Ваш вопрос, мягко говоря, бестактный. Я служитель культа, и для меня этого вопроса не существует». Физик настаивает: «Хорошо, я заменю вопрос. А чем вы докажете, что Христос был? Вы его видели, щупали?» Священник ответил: «А можно я отвечу вопросом на вопрос? Вы в любовь верите?» Физик: «Верю!» Священник: «Вы ее видели, щупали? Видите, как вас легко раздеть. А вы мне очень нравитесь, вы истинно верующий человек». Физик: «Какой я верующий, я атеист». Священник: «Да никакой вы не атеист. Вы же в любовь верите — а это свято».
